Снасти обледенели, на палубах сущий каток,
Шкоты впиваются в руки, ветер сбивает с ног --
С ночи норд-вест поднялся и нас под утро загнал
В залив, где кипят буруны между клыками скал.
Бешеный рев прибоя донесся до нас из тьмы,
Но только с рассветом мы поняли, в какой передряге мы.
"Свистать всех наверх!" По палубе мотало нас взад-вперед,
Но мы поставили топсель и стали искать проход.
Весь день мы тянули шкоты и шли на Северный мыс,
Весь день мы меняли галсы и к Южному вспять неслись.
Весь день мы зазря ладони рвали о мерзлую снасть,
Чтоб не угробить судно да и самшм не пропасть.
Мы избегали Южного, где волны ревут меж скал,
И с каждым маневром Северный рывком перед нами вставал.
Мы видели камни, и домики, и взвившийся ввысь прибой,
И пограничного стражника на крыльце с подзорной трубой.
Белей океанской пены крыши мороз белил,
Жарко сияли окна, дым из печей валил,
Доброе красное пламя трещало по всем очагам,
Мы слышали запах обеда, или это казалось нам.
На колокольне радостно гудели колокола --
В церковке нашей служба рождественская была.
Я должен открыть вам, что беды напали на нас с Рождеством
И что дом за домиком стражника был мой отеческий дом.
Я видел родную столовую, где тихий шел разговор,
Блики огня золотили старый знакомый фарфор;
Я видел старенькой мамы серебряные очки
И такие же точно серебряные отца седые виски.
Я знаю, о чем толкуют родители по вечерам, -
О тени дома, о сыне, скитающемся по морям.
Какими простыми и верными казались мне их слова,
Мне, выбиравшему шкоты в светлый день Рождества!
Вспыхнул маяк на мысе, пронзив вечерний туман.
"Отдать все рифы на брамселе!" - скомандовал капитан.
Первый помощник воскликнул: "Но корабль не выдержит, нет!"
"Возможно. А может, и выдержит", - был спокойный ответ.
И вот корабль накренился, и, словно все оценив,
Он точно пошел по ветру в узкий бурный пролив.
День штормовой кончался на склонах зимней земли;
Мы вырвались из залива и под маяком прошли.
И, когда на открытое море нацелился нос корабля,
Все облегченно вздохнули, все, - но только не я.
Я думал в черном порыве раскаянья и тоски,
Что удаляюсь от дома, где стареют мои старики.

Вот такое вот суровое "Рождество в море" Стивенсона - любимого когда-то в детстве.

Этот один из любимых.

А вот еще один, правда немного мрачноватый

Азазель

Нет, не зову…В толпе слегка коснусь…
Почувствую – ожог по рукаву!
Сбивая шаг, быть может, оглянусь.
Перекрещусь неловко на ходу.
Не предназначено случайно угадать
Кого накрыло саваном – крылом,
Кому осталось пять шагов дышать,
И не успеть подумать – что потом?
Услышать ли – Я НА ТЕБЯ СМОТРЮ!
Когда сквозняк в ногах расщерит дверь,
Я ТЕБЯ ВИЖУ! Черным по лицу,
Как судорогой-тенью… АЗАЗЕЛЬ!
И никуда от бездны страшных глаз,
Когда нутро пришпилено ногтем,
Когда, действительно, уже в последний раз
Почудится зловещее – ПОЙДЕМ…
Он тоже Бог, но с выжженной душой,
Восставший Ангел, растоптавший Свет,
Он вестник Смерти, значит и за мной
Придет сказать, а был ли я Поэт?
Где сон, где явь – узнаю на краю,
Насколько грешен – по его глазам,
И, перепуганный, ничто не утаю,
Где был иудой – перечислю сам…
Где не дожег свечей церковных боль,
Не домолился, не догнул колен,
Где слез неискренних расплескивая соль,
Как Каин каялся наличием измен…
И с каждым вздохом - дальше от небес,
И с каждым словом – медленней огонь,
Так вот, оказывается, как идти на Крест,
И подставлять под гвоздь свою ладонь!
Ну, Господи! Здесь, в этой пустоте,
Где невозможно равновесье сил,
ТЫ можешь снизойти на миг ко мне,
Беспомощному? Я бы попросил…
Когда обиды выплеснут из глаз,
Что не ДО- верил и не ДО- страдал –
Пусти меня на землю еще раз,
Я несколько стихов… не дописал.

Там Анна пела с самого утра
И что-то шила или вышивала.
И песня, долетая со двора,
Ему невольно сердце волновала.

А Пестель думал: "Ах, как он рассеян!
Как на иголках! Мог бы хоть присесть!
Но, впрочем, что-то есть в нем, что-то есть.
И молод. И не станет фарисеем".
Он думал: "И, конечно, расцветет
Его талант, при должном направленье,
Когда себе Россия обретет
Свободу и достойное правленье".
- Позвольте мне чубук, я закурю.
- Пожалуйте огня.
- Благодарю.

А Пушкин думал: "Он весьма умен
И крепок духом. Видно, метит в Бруты.
Но времена для брутов слишком круты.
И не из брутов ли Наполеон?"

Шел разговор о равенстве сословий.
- Как всех равнять? Народы так бедны,-
Заметил Пушкин,- что и в наши дни
Для равенства достойных нет условий.
И потому дворянства назначенье -
Хранить народа честь и просвещенье.
- О, да,- ответил Пестель,- если трон
Находится в стране в руках деспота,
Тогда дворянства первая забота
Сменить основы власти и закон.
- Увы,- ответил Пушкин,- тех основ
Не пожалеет разве Пугачев...
- Мужицкий бунт бессмыслен...-
За окном
Не умолкая распевала Анна.
И пахнул двор соседа-молдавана
Бараньей шкурой, хлевом и вином.
День наполнялся нежной синевой,
Как ведра из бездонного колодца.
И голос был высок: вот-вот сорвется.
А Пушкин думал: "Анна! Боже мой!"

- Но, не борясь, мы потакаем злу,-
Заметил Пестель,- бережем тиранство.
- Ах, русское тиранство-дилетантство,
Я бы учил тиранов ремеслу,-
Ответил Пушкин.
"Что за резвый ум,-
Подумал Пестель,- столько наблюдений
И мало основательных идей".
- Но тупость рабства сокрушает гений!
- На гения отыщется злодей,-
Ответил Пушкин.
Впрочем, разговор
Был славный. Говорили о Ликурге,
И о Солоне, и о Петербурге,
И что Россия рвется на простор.
Об Азии, Кавказе и о Данте,
И о движенье князя Ипсиланти.

Заговорили о любви.
- Она,- заметил Пушкин,-
с вашей точки зренья
Полезна лишь для граждан умноженья
И, значит, тоже в рамки введена.-
Тут Пестель улыбнулся.
- Я душой
Матерьялист, но протестует разум.-
С улыбкой он казался светлоглазым.
И Пушкин вдруг подумал: "В этом соль!"

Они простились. Пестель уходил
По улице разъезженной и грязной,
И Александр, разнеженный и праздный,
Рассеянно в окно за ним следил.
Шел русский Брут. Глядел вослед ему
Российский гений с грустью без причины.

Деревья, как зеленые кувшины,
Хранили утра хлад и синеву.
Он эту фразу записал в дневник -
О разуме и сердце. Лоб наморщив,
Сказал себе: "Он тоже заговорщик.
И некуда податься, кроме них".

В соседний двор вползла каруца цугом,
Залаял пес. На воздухе упругом
Качались ветки, полные листвой.
Стоял апрель. И жизнь была желанна.
Он вновь услышал - распевает Анна.
И задохнулся:
"Анна! Боже мой!"

Шедеврально, по-моему
29 января - день памяти Пушкина...

Розовый Слон

Где баобабы вышли на склон,
Жил на поляне розовый слон.
Много весёлых было в нём сил,
Скучную обувь он не носил.
Львы, да и тигры, глупый шакал
Двигались тише, если он спал.
Был он снаружи чуть мешковат,
Добрые уши, ласковый взгляд.

Но подступили дни перемен:
Хитрый охотник взял его в плен.
И в зоопарке пасмурным днём
Стал он обычным серым слоном.
Звери смеются, шутят о нём:
"Ай да красавчик! Серый, как дом!"
Слон улыбнулся, слон их простил,
Но почему-то слон загрустил.

Зря унываешь, нету беды.
Я-то ведь знаю - розовый ты.
Может, случайно где-то во сне
Ты прислонился к серой стене.
Добрый мой слоник, ты не грусти,
В жизни бывают серые дни.
Скоро подарит солнце рассвет,
Выкрасит кожу в розовый цвет!

Где баобабы вышли на склон,
Жил на поляне розовый слон.

Песенка из детства! Ностальгия... ещё вспомнила, были карамельки "Малышка" с милым фантиком с изображением розовых и голубых слоников. Почему слоники? - вопрос до сих пор мучает

наткнулась на такой вот стишок в нете, автор Валентина Беляева

Вспомнить бы,

как поводит плечом,

жесты все,

всю, полностью, мимику...

Если стихи совсем ни о чем,

скорее всего,

это любовная лирика.

А я опять Гумилёва вспомнила:

С тобой мы связаны одною цепью,
Но я доволен и пою,
Я небывалому великолепью
Живую душу отдаю.

А ты поглядываешь исподлобья
На солнце, на меня, на всех,
Для девичьего твоего незлобья
Вселенная — пустой орех.

И все-то споришь ты, и взоры строги,
И неудачней с каждым днем
Замысловатые твои предлоги,
Чтобы не быть со мной вдвоем.

КУЗНЕЧИК И СВЕРЧОК

Вовеки не замрет, не прекратится
Поэзия земли. Когда в листве,
От зноя ослабев, умолкнут птицы,
Мы слышим голос в скошенной траве
Кузнечика. Спешит он насладиться
Своим участьем в летнем торжестве,
То зазвенит, то снова притаится
И помолчит минуту или две.

Поэзия земли не знает смерти.
Пришла зима. В полях метет метель,
Но вы покою мертвому не верьте.
Трещит сверчок, забившись где-то в щель,
И в ласковом тепле нагретых печек
Нам кажется: в траве звенит кузнечик.

(Самуил Маршак)

Ты и я

Ты богат, я очень беден;
Ты прозаик, я поэт;
Ты румян, как маков цвет,
Я, как смерть, и тощ и бледен.

Не имея в век забот,
Ты живешь в огромном доме;
Я ж средь горя и хлопот
Провожу дни на соломе.

Ешь ты сладко всякий день,
Тянешь вина на свободе,
И тебе нередко лень
Нужный долг отдать природе;

Я же с черствого куска,
От воды сырой и пресной
Сажен за сто с чердака
За нуждой бегу известной.

Окружен рабов толпой,
С грозным деспотизма взором,
Афедрон ты жирный свой
Подтираешь коленкором;

Я же грешную дыру
Не балую детской модой
И Хвостова жесткой одой,
Хоть и морщуся, да тру.

Ай да Пушкин, ай да сукин сын... (с)

Что-то
Новое в мире.
Человечеству хочется песен.
Люди мыслят о лютне, о лире.
Мир без песен
Неинтересен.

Ветер,
Ветви,
Весенняя сырость,
И черны, как истлевший папирус,
Прошлогодние травы.
Человечеству хочется песен.
Люди правы.

И иду я
По этому миру.
Я хочу отыскать эту лиру,
Или — как там зовется он ныне —
Инструмент для прикосновенья
Пальцев, трепетных от вдохновенья.

Города и пустыни,
Шум, подобный прибою морскому...
Песен хочется роду людскому.

Вот они, эти струны,
Будто медны и будто чугунны,
Проводов телефонных не тоньше
И не толще, должно быть.
Умоляют:
«О, тронь же!»

Но еще не успел я потрогать —
Слышу гул отдаленный,
Будто где-то в дали туманной
За дрожащей мембраной
Выпрямляется раб обнаженный,
Исцеляется прокаженный,
Воскресает невинно казненный,
Что случилось, не может представить:
«Это я!— говорит.— Это я ведь!»

На деревьях рождаются листья,
Из щетины рождаются кисти,
Холст растрескивается с хрустом,
И смывается всякая плесень...
Дело пахнет искусством.
Человечеству хочется песен.

1948, 1954

======
Борис Гребенщиков

Орел, Телец и Лев

Как странно то, что затеваю я -
Подобие любви создать из жажды.
И временем раскрасить, чтоб однажды
Поверить самому. Не знаю я

Откуда этот редкостный напев,
Знакомых нот чудесное сплетенье?
Стук в дверь мою. Кто?- спрашиваю. Тени.
Они ответствуют: Орел, телец и лев.

Я говорю: Откуда вы ко мне, какой судьбой?
И ключ в дверях вращаю.
Поставить чай немедля обещаю,
И дверь держу на этой стороне.

Они смеются: Вот напрасный труд!
Не трать сил зря, - и чинно сквозь проходят,
Садятся в круг и глаз с меня не сводят.
И кажется, они чего-то ждут.

Послушайте, любезные друзья,
Не может быть, чтоб вам был нужен я.
Должно быть здесь произошла ошибка...
Но скрипка на стене моей дрожит,
И - Боже мой - мне кажется, бежит,
По их чертам знакомая улыбка.

Так и живем, не пропустив ни дня,
И каждый день проходит словно дважды.
А я все пью, и мучаюсь от жажды,
А гости здесь, и смотрят на меня.

198?

(Песня из пьесы)

Лают бешено собаки
В затухающую даль,
Я пришел к вам в черном фраке,
Элегантный, как рояль.
Было холодно и мокро,
Жались тени по углам,
Проливали слезы стекла,
Как герои мелодрам.
Вы сидели на диване,
Походили на портрет.
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет.
Расположен книзу дулом
Сквозь карман он мог стрелять,
Я все думал, думал, думал -
Убивать, не убивать?
И от сырости осенней
Дрожи я сдержать не мог,
Вы упали на колени
У моих красивых ног.
Выстрел, дым, сверкнуло пламя,
Ничего уже не жаль.
Я лежал к дверям ногами -
Элегантный, как рояль.

1959

Утро

Когда о радости труда
Грустит по радио звезда
Краснознамённого ансамбля,
Заря, заняв мою жилплощадь,
Бюстгальтер розовый полощет.

И водяной ворчит в клозете,
Глотая новости в газете.

Когда о радости труда
Грустит по радио звезда
Краснознамённого ансамбля,
Заря, заняв мою жилплощадь,
Бюстгальтер розовый полощет.

И водяной ворчит в клозете,
Глотая новости в газете.

Я чувствую себя как цапля,
Попавшая по плану в ощип...

У них и дочь актрисой стала. Видела её в каком-то фильме: в постперестроечной чернухе, если память не изменяет "Пощёчина, которой не было". Её партнёром был Любшин-младший, если опять не путаю.

Моё любимое:

ЭЛЕГИЯ

Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино - печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть - на мой закат печальный
Блеснёт любовь улыбкою прощальной.

---------------------
и такой Пушкин мне тоже оч нравится:

Что с тобой, скажи мне, братец?
Бледен ты, как святотатец,
Волоса стоят горой!
Или с девой молодой
Пойман был ты у забора,
И, приняв тебя за вора,
Сторож гнался за тобой?
Иль смущен ты привиденьем,
Иль за тяжкие грехи,
Мучась диким вдохновеньем,
Сочиняешь ты стихи?